Сегодня «Фан-зона» выглядела странно. Впервые в жизни мы могли позволить себе купить любую футболку. Могли позволить себе поиграть на автоматах. Однако по привычке, делать этого мы не стали. Мы гуляли, держась за руки, прошли мимо толпы одетых в кожу панков, сидевших у покосившегося забора, ограждавшего сломанное колесо обозрения, прошли мимо будок, где предлагали ночной морской круиз. В воздухе пахло фаст-фудом: гамбургерами, пиццей, жареной картошкой, ко всему этому примешивался стойкий рыбный запах залива.

Мы зашли в лавку, где продавали раковины. Джейн захотела морского ежа и я купил. Потом мы на пароме отправились на остров Бальбоа, погуляли там, съели по мороженому и вернулись обратно.

Когда мы возвращались на парковку у пирса, то услышали музыку и увидели толпу разодетых яппи, толкавшихся около входа в небольшой клуб. На стене у двери висела неоновая вывеска, на которой было написано «Студия-кафе», рядом стоял самодельный шатер с надписью: «Сегодня: Сэнди Оуэн». Мы остановились и прислушались. Музыка была потрясающая: джазовый саксофон, попеременно, то резвый, то спокойный, под аккомпанемент пианино. Очаровательно. Никогда ничего подобного прежде не слышал. Мы стояли около десяти минут, пока напирающая толпа не вынудила нас уйти.

Мы не стали возвращаться к машине и направились вдоль пирса. Во тьме прибрежной ночи крошечным огоньком горела вывеска «Рубис», вдоль пирса сидели рыбаки, среди которых прогуливались парочки. Мы прошли мимо группы темноволосых, темнокожих, одетых в чёрное девочек-подростков, разговаривавших по-испански, мимо пожилого мужчины, сидевшего на лавке в одиночестве, мимо целующейся у перил парочки. Нас повсюду преследовала музыка, в неё вплетался шум волн, складывалось впечатление, будто мы находились где угодно, но не в округе Оранж. Мы будто оказались в каком-то другом месте, какой-то киноверсии Южной Калифорнии, где воздух был чист, люди были милыми и вообще всё было прекрасно.

В «Рубис» дела шли отлично, снаружи ждала своей очереди занять свободное место толпа, внутри сидели и ели. Мы с Джейн обошли здание ресторана и расположились у перил между двумя рыбаками. Перед нами чернел океан, ночь казалась ещё темнее, чем вдали от берега, я смотрел на воду, где виднелся лишь одинокий лодочный фонарь. Я взял Джейн за руку и развернулся лицом к берегу, спиной опершись на металлические перила. Над Ньюпортом стояло оранжевое сияние. Это свет огней зданий и машин гнал прочь надвигающуюся ночь.

В фильме «Воспоминания о звёздной пыли» есть эпизод, где Вуди Аллен пьёт кофе воскресным утром и смотрит на свою любовницу в исполнении Шарлотты Рэмплинг, лежащую на полу с газетой. Играет песня Луи Армстронга «Звёздная пыль» и Вуди говорит, что, когда всё, что он видит, слышит, осязает, соединяется в единую идеальную симфонию, именно в этот момент он по-настоящему счастлив.

Именно такие чувства обуревали меня, когда мы стояли на пирсе.

Счастье.

Какое-то время мы просто стояли, наслаждались тишиной, наслаждались друг другом. Со своего берега мы могли видеть огни Лагуна-Бич.

— Я бы хотела жить на пляже. Обожаю звук набегающих на берег волн, — сказала Джейн.

— На каком пляже?

— В Лагуне.

Я кивнул. Это была наша несбыточная мечта. Ни один из нас ни при каких обстоятельствах не сможет заработать достаточно денег, чтобы купить дом на берегу в Южной Калифорнии. Но этому можно хотя бы стремиться.

Джейн задрожала и прижалась ко мне.

— Холодает, — сказал я и обнял её. — Поедем домой?

Она помотала головой.

— Побудем здесь ещё немного.

— Хорошо. — Я прижал её к себе и вместе мы стояли и смотрели на мерцающие во тьме огни Лагуны.

4.

Мы продолжали жить в крошечной квартире рядом с колледжем Бреа, но я хотел переехать. Теперь мы могли себе это позволить и я не желал больше иметь дело с постоянными толпами пьяных подростков под нашими окнами, возвращавшимися с очередной вечеринки. Но Джейн захотела остаться. Ей нравилась наша квартира, ей было удобно отсюда добираться до работы — детского сада «Малыш».

— К тому же, — говорила она, — вдруг ты уволишься, или ещё что-нибудь? Здесь я ещё смогу платить аренду, пока ты не найдёшь другую работу.

Это была моя возможность. Мой шанс. Я должен был рассказать ей всё именно тогда, что ненавижу эту работу, что устроиться туда было ошибкой, что нужно уходить и искать новое место.

Но я ничего ей не сказал.

Не знаю, почему. Не то, чтобы она застала меня врасплох. Она бы наверное спорила со мной, но в конце концов она бы поняла. Я мог уйти спокойно, без вреда и всё было бы нормально.

Но я не смог. У меня не было какой-то фобии, связанной с уходом, я не присягал на верность каким-то идеалам, но хоть я и ненавидел эту работу, какой бы бесполезной она ни была, какая бы пропасть не лежала между мной и коллегами, я не мог избавиться от мысли, что я должен был этим заниматься, что я должен был работать в «Автоматическом интерфейсе».

И я ничего не сказал.

В субботу утром приехала мать Джейн и я притворился занятым, заперся в спальне и принялся чинить старую швейную машинку, которую нам подарил кто-то из её друзей. Её мать никогда мне не нравилась, и это чувство было взаимным. Мы не общались с тех пор, как я устроился на работу и, хоть Джейн всё ей рассказала, хоть она и притворялась счастливой, что я, наконец, нашёл полноценную работу, уверен, её раздражал тот факт, что в списке моих недостатков, за которые она меня постоянно критиковала, стало одним пунктом меньше.

Её звали Джорджия, но она предпочитала, чтобы к ней обращались Джордж. Она представляла часть вымирающего ныне племени одиноких женщин-алкоголичек, которые очень часто встречались мне в детстве. У них были низкие хриплые голоса и они предпочитали называться мужскими именами: Джимми, Герри, Вилли, Фил. Меня это несколько пугало, потому как я знал, что для того, чтобы понять, как будет выглядеть твоя женщина в старости, нужно взглянуть на её мать. И я должен был признать, Джейн немало унаследовала от Джордж. Но в Джейн не было жёсткости. Она была мягче, добрее, красивее матери и различий между ними было достаточно много, чтобы я смог убедиться, что это яблоко упало от яблони довольно далеко.

Я старался шуметь как можно громче, ковыряясь в швейной машинке, чтобы заглушить то, что слышать не хотел. Однако до меня всё равно доносился усиленный выпивкой голос Джордж: «…он по-прежнему никто…», «…жалкое ничтожество…», «…неудачник…».

Пока она не ушла, я из спальни не выходил.

— Мама очень рада, что у тебя новая работа, — сказала Джейн и взяла меня за руку.

— Ага, я слышал, — сказал я и кивнул.

Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.

— Я-то точно.

Я поцеловал её.

— Всё, хватит.

На работе самодовольная снисходительность Стюарта сменилась явным презрением. Что-то поменялось. Не знаю, то ли я начал его откровенно раздражать, то ли что-то случилось у него самого, но его отношение ко мне разительно изменилось. Исчезла показная вежливость, её заменила неприкрытая враждебность.

Вместо того чтобы по понедельникам вызывать меня к себе и выдавать задания на неделю, Стюарт просто оставлял их у меня на столе с записками, где указывалось, что я должен буду делать. Часто указания были не полными или отсутствовали вообще. Как правило, я мог разобраться, что от меня требовалось, но порой совершенно терялся в догадках.

Как-то утром я обнаружил у себя на столе гору старых компьютерных инструкций. Насколько я мог судить, в инструкциях описывалось, как пользоваться терминалами, которых в «Автоматическом интерфейсе» уже не было. На стопке бумаги лежала записка с одним словом: «Исправить».

Я понятия не имел, что нужно было исправлять, поэтому взял самую верхнюю папку и отправился в кабинет Стюарта. На месте его не оказалось, но я услышал, как он с Альбертом Коннором, одним из программистов, обсуждал увиденный накануне фильм. Коннор видел меня и всячески пытался намекнуть Стюарту, что его ждут, но тот продолжал подробно рассказывать о фильме, полностью игнорируя моё присутствие.